В 1938 году на Хельмщине (регион в Польше — прим. пер.) случилось то, что историки называют «одной из самых чёрных страниц в истории Польши», а мы добавим — христианской Польши. За два месяца, с мая по июль, было разрушено 127 православных святынь. В годовщину этих позорных событий стоит задуматься над их причинами, и ответить на вопросы — для одних болезненные, а для других постыдные: как это могло случиться? Почему?
К сожалению, эти события не были случайной и необдуманной акцией государственной власти – как пишет один историк, «тупой местной администрации». Акция эта была частью государственной политики, в основе которой была концепция построения государственного и народного единства на основе католической религии. Именно для достижения такого единства планомерно и последовательно уменьшалось количество православных приходов (их число по сравнению с периодом перед Первой Мировой войной уменьшилось наполовину), монастырей (в 1930 году собирались даже закрыть монастырь в Яблечней). Государству или римско-католической церкви передавали [православные] церковные земли (из 146000 гектаров православной церкви оставили только 18000), закрывали церкви, а иногда и сносили их, но, прежде всего, старались разрушить религиозную и общественную общность, каковой является приход. Православная церковь была во Второй Республике (1918-1939 годы – прим. пер.) после католической церкви вторым по размеру религиозным союзом (более четырёх миллионов последователей) и объединяла в основном украинцев и белорусов, проживавших в восточных регионах страны, и при том подверженных динамичным процессам образования народа, в которых религия являлась важным признаком этнического самосознания. [Православная] Церковь считалась силой, противодействующей народной и государственной ассимиляции этого населения. Кроме того, несомненное влияние на государственную политику в отношении православной церкви имело желание католической церкви возвратить себе землю и святыни, а также получить новых прихожан.
Так что события 1938 года были в истории Второй Республики только одной из составляющих неустанного старания её властей ограничить размеры и территориальное распространение православной Церкви, а на некоторых территориях, считавшихся этнически польскими – именно на Хельмщине, даже [эту церковь] и ликвидировать. На фоне остальных аналогичных действий эта акция отличается только особой жестокостью и сжатыми сроками. Эти её характеристики не должны, однако, заслонить самого принципа, от которого всё и пошло, но только ярче, чем в других случаях: что именно вероисповедание есть признак польскости и гражданской верности польскому государству, и что поэтому государственную политику необходимо опереть на привилегированном вероисповедании, которому приписывается эта роль, и на ограничении статуса и влияния иных вероисповеданий.
Возвратимся однако к событиям того – трагичного для населения православной Хельмщины – года. В рамках т.н. «программы укрепления польскости» инициативу по сносу церквей приняла на себя армия, точнее Координационный Комитет ДОК 2 в Люблине. Организовывая акции такого рода, армия, естественно, прежде всего, использовала свои средства, но также и общественные организации, а кроме того, принуждала местную администрацию к энергичным действиям. Администрация же под давлением и защитой армии в атмосфере нарастающего негативного отношения к православию не только реализовала уже готовые собственные планы, но и пошла ещё дальше.
Официальная аргументация в защиту сноса церквей использовала тезис о том, что во многих населённых пунктах нет православных, так что существующие там церкви не нужны, и поэтому их нужно снести, тем более, что их строили в период разделов Польши с целью русификации. На самом деле, в тех местах, где церкви были закрыты, почти всегда проживало некоторое число православных и поэтому туда приезжали священники, в основном молодые, которые старались эти церкви открыть и создать приход.
Акция по сносу церквей на Хельмщине была проведена с полным осознанием её влияния на настроения православного населения. По крайней мере, возможные последствия понимал люблинский воевода де Трамкур. «Я вынужден утверждать, – писал он в письме в Министерство по делам религии и общественного просвещения ещё 4 декабря 1937 года, – что продолжение сноса закрытых церквей во всех случаях обязательно станет причиной более или менее открытой акции протеста православного населения». Ничего удивительного, что к пропагандистским приготовлениям к этой акции, и прежде всего, к созданию сооответствующего настроения у католического населения, армия приложила большие усилия. В апреле и мае 1938 года, согласно постановлению Координационного Комитета при ДОК 2, были организованы собрания и сходы католического населения, на которых были приняты резолюции с требованиями сноса закрытых святынь. Огромную роль в созданию способствующей этим актам вандализма атмосферы сыграла проправительственная пресса, которая широко информировала о таких собраниях, печатала принятые на них резолюции и к тому же ещё добавляла собственные аргументы за ликвидацию «лишних» церквей.
Сам снос церквей продолжался, как я уже упоминала, недолго, около двух месяцев – с середины мая до середины июля 1938 года. Он проводился администрацией в тесном сотрудничестве с районными координационными комитетами, в атмосфере враждебности к православию, под давлением и защитой армии. Сносы организовывали общинные управления по рекомендации старост. Для этого использовалась молодёжь (в основном, члены местных отделений пожарной охраны), использовались армейские подразделения сапёров, заключённые, или нанимались рабочие бригады. Перед разрушением святынь, как правило, ничего не обсуждалось с администрацией церквей по вопросу сохранения предметов культа. Разрушалось всё внутреннее убранство, осквернялись иконы и другие предметы культа. После сноса православным отказывали даже в получении строительного мусора.
Население, запуганное и поражённое, в большинстве случаев не пыталось помешать сносу, а только собиралось, плакало или смотрело на происходящее с враждебным молчанием. Это состояние устрашения усугублялось слухами о том, что будут перепаханы кладбища, а останки будут перенесены на какое-нибудь общее кладбище. В тех случаях, когда крестьяне мешали сносу и били работников или полицеских, и дело доходило до суда, вначале всегда проигрывали крестьяне. Переломным моментом стал случай с 30 крестьянами из деревни Хмелек в окружном суде в Замостье, которых обвинили в противодействии властям во время сноса церкви и в участии в нелегальной церковной службе. Судья Станислав Марковский оправдал крестьян, а в мотивационной части приговора суда написал: «Закрытие и снос православной церкви не имели под собой ни правовых, ни формальных оснований, и поэтому не могло иметь место противодействие правомерным требованиям властей». Этот вердикт обнаружил факт отсутствия правовых оснований всей акции и поэтому вызвал в прессе, также и польской, множественные комментарии и дискуссии, в которых выражались сомнения касательно легальности действий армии.
Хотя население относительно редко выступало непосредственно, физически, на защиту своей церкви, оно никогда не забывало использовать правовые и легальные шаги. Отдельные общины писали письма в Совет Министров, а делегация находившихся под угрозой районов в начале июля написала письмо президенту, премьеру и спикерам обеих палат Сейма (парламента – прим. пер.) . Большая активность в защиту церкви исходила от украинских депутатов Сейма Степана Барана, Степана Скрыпныка и Марчина Волкова. Последний вынес на обсуждение заявление о создании специальной комиссии Сейма, которая бы исследовала весь объём вопросов по поводу православной Церкви в Польше, но спикер Сейма не поставил этот вопрос на обсуждение. В сенате этот вопрос поднимали Миколай Маслов и Станислав Луцкий. В парламентских выступлениях и в украинской прессе (в основном эту тему раскрывали) были попытки показать размах сноса православных святынь, аргументировалась безосновательность действий государства, рисовалась драматичная картина положения православной Церкви в Польше.
Прежде всего, естественно, различные шаги для защиты праославной Церкви предпринимали официальные лица церкви. Так, в начале апреля, когда в процессе приготовления сноса церквей их стали закрывать, митрополит получил аудиенцию у министра просвещения, во время которой предоставил просьбу о прекращении закрытия церквей и предоставлении доступа к опечатанным церквям. А в то время, когда церкви уже сносили, был на аудиенции у премьера, президента, министра юстиции и выслал телеграмму Рыдз-Смиглы (министру обороны Польши – прим. пер.). Эти шаги не имели, однако, никакого успеха. Одновременно принимались меры внутри церкви с целью объединения верующих и настраивания их на самооборону. Кроме того, 12 июля произошло собрание архиереев, представителей варшавского духовенства, деканатов Хельмщины и Подлясья, а также украинских депутатов, где выбрали уже упомянутую делегацию, которая должна была вручить письмо министру образования, президенту и спикерам Сейма и Сената. А 16 июля на заседании архиерейского собора, которое было посвящено именно вопросу Хельмщины, постановили предложить властям соответствующий меморандум и обратиться к верным с пастырским письмом. Меморандум остался без ответа, зато пастырский лист архиерейского собора к верующим сыграл огромную роль в общественном сплочении православных. Хотя это письмо, что нетрудно понять, учитывая тогдашнюю обстановку, было осторожным, с оглядкой, и призывало единственно к молитве и трёхдневному посту по поводу церкви на Хельмщине, всё равно его конфисковали государственные чиновники. Однако оглашение этого письма, а тем более его конфискация, привели к консолидации и настроению на самооборону среди православных. Священники это письмо зачитывали в церквях, во время проповедей и разговорах с прихожанами интерпретировали его содержание, распространияли – грозные в своём значении – сведения о событиях на Хельмщине. Аргументация, которой деятели церкви пользовались в своих действиях по самообороне, приводила к простой констатации: административные власти не имели никаких правовых оснований для выдачи указаний о сносе церквей; в населённых пунктах, в которых есть закрытые церкви, имеется достаточное число православных для создания приходов; неправда, что деятели церкви занимаются на Люблинщине политической и диверсионной деятельностью антигосударственной направленности.
А каким был материальный эффект всей этой акции, проведённой армией, которая была уверена, что служит правой задаче укрепления государства, а не, как было на самом деле, разрушающей его устои? Были разрушены все объекты, которые давно собирались снести, и даже больше. В этом смысле с точки зрения властей акция удалась. Что касается числа снесённых церквей, то в разных источниках данные разнятся. Наиболее полным источником представляется отчёт люблинского воеводы де Трамкура начальнику ОК 2 в Люблине, в котором он пишет, что снесено 91 церковь, 10 часовен и 26 молитвенных домов. В общем получается, что снесли 127 объектов, а одну церковь оставили в руинах (в Шчебжешине). Кроме того, были переданы римско-католической церкви четыре храма для дальнейшего религиозного использования, и ещё четыре — для захоронений. Одна закрытая церковь – как писал воевода, «удерживаемая православными» – должна была быть передана католикам позднее. Так что у православной Церкви в люблинском воеводстве осталось только 49 приходских церквей, 5 филиальных, и один монастырь. При снесении не соблюдались никакие принципы. Разбирались все объекты, которые были признаны лишними, оставляя православной Церкви только самый минимум. Сносились иногда даже такие церкви, которые согласно принятым в 1937 году постановлениям Смешанной Комиссии предназначались в качестве приходских святынь. Не учитывалось количество населения в отдельных населённых пунктах. Так, например, среди разрушенных действующих церквей только 5 находились в приходах, в которых было меньше тысячи верующих (а именно такое число прихожан было официально принято за основание создания прихода). Абсолютно не считались также с тем, что разрушению подвергается всенародное достояние. Разрушались даже святыни большого исторического значения: в Шчебжешине – церковь 1598 года (когда польская пресса забила тревогу, разрушение остановили и оставили церковь в руинах), в Бялой Подляске — церковь 1582 года, в Замостье — церковь 1589 года, в Колныце – церковь 1578 года. С моральной и материальной точек зрения выглядит шуткой жест премьера, который в июне 1938 года, именно в период наибольшего размаха этих вандальских событий на Хельмщине, будучи в пути до Барановичей проездом в Столпцах, пожертвовал на местную церковь сто злотых.
Что же касается политического эффекта, вся эта позорная акция вызвала отрицательный для имиджа государства резонанс за границей. Прежде всего, выразила возмущение и протест российская православная церковь за рубежом, которая на соборе в Сремских Карловцах обязала архиереев ознакомить правительства и общественное мнение своих стран с фактами уничтожения православия в Польше. Активизировались также в этом отношении – имевшиеся тогда во множестве – эмигрантские российские и украинские общественные организации: в США, Канаде и странах Западной Европы, что повлияло на формирование мнения о Польше в прессе этих стран. В конце концов – ибо как могло быть иначе – образовавшийся в связи с этой акцией негативный для Польши климат старалась использовать немецкая пропаганда, что нашло отражение в т.ч. во множественных публикациях, которые появились по этой теме в Гданьске.
Заканчивая, стоит ещё вспомнить, что эта акция – так явно неправомерная, осуществлённая без учёта общественных последствий, при этом чётко раскрывающая настоящие цели властей касательно православия – не нашла официальной, открытой поддержки со стороны польских политических сил, прессы и даже римско-католической церкви, хотя несомненно представляла для неё интерес. И это абсолютно понятно. Ведь даже сторонники так называемой «программы укрепления польскости» с помощью религиозной и народной ассимиляции, по крайней мере, те из них, у которых осталось хоть немного трезвости в оценке реальных фактов, не могли не осознать, что эта ация не только не создала условий для её [программы] реализации, но наоборот, привела к результатам, противоположным желаемому.
Подводя итоги, даже если согласиться с мнением, что уменьшение числа церквей способствовало переходу в католицизм, что было целью властей, то одновременно усилился – именно как реакция на неправовые и жестокие действия – процесс внутренней консолидации православной Церкви, ослабли раздирающие её национальные противоречия, утихли возникшие по этому поводу споры, а прежде всего, возрос её моральный авторитет, и не только на Люблинщине, но и в целой Польше.
Автор: Мирослава Папежиньска-Турек, 'Przegląd Prawosławny', Польша.
Источник перевода: www.inoforum.ru
Еще один источник: Православие.Ru
Цитата:
Православный кафедральный собор в Варшаве стал едва ли не первым в Европе ХХ столети христианским храмом, стертым с лица земли волею государственной власти. Даже в СССР взрыв храма Христа Спасителя последовал лишь в конце 1931 г. Во II Речи Посполитой, как официально именовалась межвоенная Польша, разрушение православных святынь началось значительно раньше. Вслед за ликвидацией в первые два года существовани независимой Польши около четырехсот православных храмов (1918-1920 гг.) и разрушением варшавского кафедрального собора во всей II Речи Посполитой началось массовое уничтожение православных святынь. Во многих воеводских центрах, в том числе и там, где православные жители являлись коренным населением, были разрушены городские православные соборы. Одновременно с варшавским, в 1924-1925 гг., был уничтожен величественный православный собор во имя Воздвижения Честного Креста Господня на Литовской площади в г. Люблине - первая епископска кафедра св. Патриарха Тихона. Подобные акции продолжались в течение всего периода существования II Речи Посполитой, достигнув своего апогея в летние месяцы 1938 г. Тогда в июне и июле на Холмщине по требованию “католической общественности” военно-полицейскими силами было уничтожено около 150 сельских православных церквей. Все это происходило в местностях, населенных исключительно православными украинцами, проживавшими здесь многие столетия, окончательно изгнанными отсюда в первые годы после окончания Второй мировой войны в ходе специальной карательной операции “Висла”.
